|
" И Г Р И Щ А С Л А В Я Н " И на первом же шагу - неожиданность: мирских сюжетов, рассказывающих о музыкальной инструментальной культуре Руси, если не считать сигнальных инструментов в пастушеских или ратных эпизодах, всего лишь один - это упоминавшаяся ранее миниатюра из Радзивиловской летописи "Игрища славян".
Необходимо напомнить, что Радзивиловская летопись признана памятником сложным. Общераспространенные для летописей условные элементы ее художественного языка иногда соседствуют с документальным и древнерусскими вещами домонгольского периода, а иногда - с реальным и предметам и своей эпохи, немалая часть которых имеет западноевропейское происхождение. О том же говорит и состав представленных в книге музыкальных инструментов. Если, например, в Лицевом летописном своде XVI в. независимо от сюжета - мифологического ли, далекого или близкого во времени, пастушеского или ратного - мы постоянно встречаем обобщенный знак сигнальной трубы, в идеале известный нам по фрескам XII в., то в Радзивиловской летописи знак упредительного инструмента предстает в трех таких вариантах: рог-олифант, обычная продолговатая труба, труба со свернутым, как у современного сигнального горна, стволом. Первые два издавна фигурируют в иконографии и соответствуют каноническим "библейским", а третий-труба со свернутым стволом, к тому же снабженная вымпелом, как на л. 167 и 168, является бесспорным признаком западного инструментария XV в., хотя можно было бы указать на примеры и более раннего времени. Миниатюра "Игрища славян" - л. 6 об .- приходится на начало летописи, где, как принято считать, западные элементы встречаются реже, нежели во второй половине книги 68. В тексте речь идет о едином у племен радимичей, вятичей и северян обычае сходиться "на игрища, на плясания и на всякие бесовские песни". Музыкальные инструменты не упоминаются, но их наличие в языческом празднике миниатюристу представлялось бесспорным; его задачей было показать архаичный относительно XIII-XV вв. восточноевропейский ансамбль. И, можно допустить, один из его вариантов, характерный, по крайней мере, для времен и не позднее XII в., он изобразил. Но как? Во всей этой сцене с участвующими в ней бубнистом, сопцом, волынщиком, плясуньей и другими персонажами переплелись символика и реальность, где реальность, если быть точными, стремится обрести черты знаковости. Сопель, безусловно, напоминает новгородскую находку XI в., но мы не знаем, в каких пропорциях она бы предстала, будь изобразительная манера в данной рукописи не столь беглой; ее следует воспринимать не более как условный знак сопели вообще, а еще точнее - как знак дудки с не известным звукообразовательным устройством; термин "сопель" по отношению к данному изображению весьма слабо аргументируется единственным его упоминанием в Радзивиловской летописи на л. 111 об. Комплекс бубна и вощаги в виде кнута с шаром-ударником неповторим во всей европейской иконографии. П. И. Савваитов называл вощагу принадлежностью происходящ его из Турции тулумбаса. Он ссылался на письменные источники XVI- XVII вв., однако среди иллюстрированных им древностей вощага отсутствует. Изображение ратного тулумбаса имеется в Никоновской летописи XVI-XVII вв., но и там он не укомплектован вощагой. В виде тройной, двойной или одинарной плети с шариком на конце она встречается в иконописных сюжетах "Флор и Лавр", "Бичевание Христа", иногда кнут, завершающийся одним-тремя шариками-узелками, держит пастырь в сюжете "Рождество Христово". Вощага как орудие истязания изображалась и в западных источниках, например в чешском Пассионале аббатисы Кунгуты 1319-1321 гг. В том виде, в каком вощага изображена в Радзивиловской летописи и какой ее можно представить по описаниям, если и использовалась как ударяющий предмет по мембране бубна, то разве что для подачи сигналов в ратной обстановке, где, наверно, не было необходимости в исполнении сложных ритмических фигур: ею возможно извлечь сравнительно громкий, отрывистый звук, но не частый, какой бывает нужен при исполнении, допустим, народной танцевальной музыки. |
