Оглавление

П О Д В О Д Я   И Т О Г И Итак, изучая изображения музыкальных инструментов в Хлудовской псалтири XIII в., мы попутно рассмотрели и другие наиболее важные для истории музыки древнерусские памятники. В целом необходимо признать следующее. 1. Внешнее подобие реального инструмента, в частности, археологического и нарисованного в древнем источнике, не всегда свидетельствует о их конструктивном и национальном тождестве. В ряду условий, способствующих классификации изображенного инструмента, решающую роль нередко играет выяснение присущих таковому особенностей принципа звукообразования. 2. Изображения зарубежных инструментов в наших книгах свидетельствуют об импорте на Русь лишь их иллюстративных образцов, но не реальных ударных, духовых или струнных. Причем иллюстрации были призваны только обозначать музыкальные атрибуты религиозных сюжетов, но не влиять па инструментальные традиции Руси. Освоение русскими некоторых из "общеевропейских" инструментов, хотя бы, например, одного из поздних - смыка-гудка, проходило в более раннее время, нежели рассмотренные нами книжные изображения, и, по-видимому, вообще вне письменных связей. Достаточно вспомнить, что фрагмент корпуса трехструнного смыка-гудка найден в Новгороде в слое середины XII в., а обломок нижней части корпуса аналогичного инструмента изъят из слоя середины XI в., время же их бытования - еще более раннее. Если в плане книжном благодаря церкви ощущалась связь с Византией и Западом, то музыкальные инструментальные традиции на Руси, опять-таки по воле церкви, в конце концов, были "обречены" на самостоятельность. 3. Свидетельством идеологически независимого от церкви светского художественного языка, популярного в домонгольский период и пропагандировавшего местные инструменты, является собрание прекрасных браслетов-обручей из княжеских и боярских кладов. 4. Гипотеза об отождествлении средневековыми художниками библейских музыкальных инструментов с национальными находит себе безупречное подтверждение в западноевропейской традиции иллюстрирования религиозных сюжетов, но почти с такой же категоричностью, не касаясь вопроса о гуслях, она не соответствует ситуации на Руси. В духовно-идеологическом плане русская церковь была союзником Византии, которая проповедовала: "...все должно оставаться так им, как им вышло из рук творца, завтрашний день должен лишь повторять, лишь воспроизводить сегодняшний". Но в плане формально-изобразительном Русь традиционно, особенно в домонгольский период, находилась в цепи общеевропейских связей. Сборники канонических образцов, которыми пользовались иконописцы, поступали сюда как из Византии, так и из Западной Европы. Отвергнув практически всякую инструментальную музыку, православная церковь в то же время не могла, да и не пыталась, изъять инструменты из религиозно-исторических сюжетов. Все это привело к такому парадоксу: церковь как будто стремилась "все оставить таким, каким вышло из рук творца", т. е. к документальности, подобие которой достигалось отсутствием в библейском ансамбле основной части бытовавших на Руси инструментов, но та же документальность заранее нарушалась наличием в упомянутом ансамбле не соответствующих тексту писания современных для древнерусского миниатюриста зарубежных, большей частью западноевропейских, инструментов. 5. И все-таки в сравнении с соответствовавшим тексту писания "чистым" изобразительным каноном, который определял характер и состав библейских инструментов, его "западный", "византийский" и даже "русский" варианты обладали сравнительно поздними национальными элементам и; они-то и помогли выявить "чистый" канон, условное название которого также очевидно, ибо и он демонстрирует национальные, правда более древние, черты греко-византийских инструментов (или греко-римских, на которых мы не заостряли внимания) . 6. Предполагается снисходительное отношение русской церкви к пастушьим инструментам - трубе и рогу, что помимо признания за ними благотворной магической роли могло бы быть мотивировано символическим родством всех пастырей, главным из которых почитался Дав ид. Но такое снисхождение пока, кажется, не находит себе в иконографии подтверждений ранее XIV в. 7. Бесспорным определяющим признаком в "русском" каноне на музыкальные инструменты остаются шлемовидные гусли. Насколько загадочна история происхождения самих гуслей, настолько же не поддается убедительному объяснению и их "привилегированное" соседство с зарубежными инструментами. Только влиянием "русского" канона можно объяснить едва ли не полное, кроме указанных гуслей, отсутствие в наших рукописях, в том числе, и Хлудовской псалтири XIII в., изображений древних новгородских "хитростью" изукрашенных инструментов. Знаменательно, что первые книжные иллюстрации с достоверно русскими музыкальными инструментами были сделаны в XVII и в конце XVIII в. иностранцами А. Олеарием и М. Гутри, работавшими по внецерковным правилам. Мы убедились, что часть наших памятников, которая создавалась под влиянием церкви, слишком далека от состояния источника, способного непосредственно характеризовать облик древнерусских музыкальных инструментов. Негодовать по этому поводу не приходится, так как церковь проповедовала ту традицию, порождением которой она сама являлась. Между тем роль рассмотренных нами памятников в изучении отечественных инструментальных традиций ничуть не убавилась: признание и знание показанных в них зарубежных инструментов важно уже само по себе, по, кроме того, оно в значительно большей мере, чем прежде, будет способствовать объективной классификации средневековых инструментов из друг их, внецерковных, источников, например, тех, которые обнаруживаются при раскопках древнерусских поселений. В частности, две находки XII в. из кости, об одной из которых уже шла речь - шахматная фигурка пешего воина с бубном и изогнутой колотушкой из Волковыска, а также копоушка с навершием в виде гудца, играющего на арфоподобном псалтире из Новогрудка, даже есл и и был и изготовлены, как полагают исследователи, местным и мастерами, несут в себе не столько древнерусские, сколько общеевропейские элементы с очевидным византийским импульсом. В заключение мы не можем не выразить восхищения той принципиально верной оценкой изображенных в древнерусских книгах музыкальных инструментов, которую высказал Н. Ф. Фпндейзен еще в 1928 г. Тогда к такому смелому выводу труднее было прийти: отсутствовали многие убедительные свидетельства из области археологии, известные нам сегодня.