Оглавление

Ф Р Е С К И   И З   М Е Л Е Т О В А На западной стене Успенской церкви села Мелетово (Псковская область), расписанной в 1465 г., изображен музыкант с трехструнным смычковым инструментом, над ним надпись "Анть скоморох". В этом необычном для древнерусской живописи сюжете, основанном на византийском литературном источнике", исследователи отмечали черты, сходные с русской обстановкой: в музыканте, его юном возрасте, головном уборе, одежде, обуви виделся скоморох, а в его инструменте - гудок. Со временем решение проблем атрибутнрования несколько меньше отвечало категоричности первоначальных выводов, сделанных Ю.Г. Дмитриевым, однако в целом тенденция видеть в композиции детали новгородско-псковского быта XV в. сохранилась, и особенно она очевидна в отношении к музыкальному инструменту. "Инструмент этот,-читаем у Н. Н. Розова,- явно списан с натуры, взят из жизни и нарисован с величайшей тщательностью, во всех деталях, со знанием дела. Судя по трем струнам и смычку, это гудок, народный инструмент, изображений которого ранее XVII в. до сих пор не было известно. Однако в книгах по истории музыкальных инструментов не удалось обнаружить смычковый инструмент, вполне схожий с изображенным в Мелетове. У последнего отсутствует гриф, он весь состоит из резонатора, а может быть просто из доски, на которую самым примитивным способом - с помощью крючка внизу и колышков вверху - натянуты три струны. Это, скорее всего, еще не гудок, а "прагудок" - предок инструмента, получившего распространение в простонародной среде древней Руси" ". Столь уверенное признание в росписи местных деталей отчасти способствовало единодушному выводу исследователей о воспитательной направленности композиции в адрес вольнодумных скоморохов; оно не противоречило и мнению об относительной демократичности псковской художественной культуры, где, по словам Л. В. Бетина, "большую роль должны были играть народные вкусы и где власть канона неминуемо должна была быть ослабленной". В композиции, показывающей Анта-скомороха в позе восседающего на троне царя Давида, власть изобразительного канона если и была ослаблена введением в него черт русского быта, то первой причиной тому могла быть редкость сюжета. Это наиболее приемлемое в дан ной ситуации соображение высказал Д. С. Лихачев в 1964 г. Не занимаясь проблемой атрибутирования всех составляющих рассматриваемый сюжет элементов, ибо они нуждаются в специальном комплексном анализе и ожидают своего исследователя, мы лишь попутно докажем необходимость такого анализа межнациональным характером, а в итоге - соответствием "русскому" канону изображенного музыкального инструмента. За условностью изображения нельзя не увидеть основных черт древнерусского смыка-гудка: здесь и отсутствие грифа, и количество струн не более трех, начало которых показано на головке инструмента, а далее они протянуты к крюку-струнодержателю, и вертикальное положение при игре, и касание (прижимание) струн левой рукой в "первой позиции", т. е. рядом с головкой, и звукоизвлечение, разумеется, с помощью лучка-смычка. И все-таки сказать, что инструмент "явно списан с натуры", не представляется возможным. Он - знак. За его условностью равно очевидны помимо русского как византийский, так и западноевропейский смычковые инструменты. Все перечисленные признаки смыка-гудка можно, например, встретить в "Атласе к истории смычковых инструментов" Ю. Рюлманна. Более того, здесь можно встретить различных конфигураций безгрифовые фидели с выраженной талией - признаком, имеющимся в мелетовской росписи, но пока еще не подтвержденным нашими раскопками. Здесь показаны также и смычковые увеличенных, как на нашей фреске, размеров, и инструменты, украшенные всеми характернейшими деталями, и, наоборот, упрощенные в связи с условной манерой исполнения: у одних отсутствуют струны, у других не нарисованы так называемые резонаторные отверстия, которых, кстати, лишен и мелетовский инструмент. Последний невозможно назвать прагудком. Ведь это XV век. А согласно раскопкам, классические, с точки зрения конструкции, гудки звучали в Новгороде ужо в XI в. В мелетовском инструменте, благодаря его боковым выемкам, было бы логичнее предполагать развившийся, "модернизированный" гудок, если бы, конечно, следы становления ему подобного не уводили за пределы Руси. Все это и позволяет ныне прийти к заключению, что живописец помнил о реальном гудке, однако изображал его через призму "русского" канона. Показательна и следующая иллюстрация, причислявшаяся к мирским, вследствие чего реальных деталей в ней виделось больше, чем она их содержит.